Теперь к ней вернулась способность хладнокровно осмысливать события. От этого чужака можно кое-чему научиться. Чужак? Да это презренный раб!.. Пришлось снова проделать то же самое упражнение. Почему ей никак не удавалось обрести внутренний покой? Она ведь не пострадала, если не считать уязвленного самолюбия. Еще на заре своей юности Мара усвоила, что излишне самолюбивого человека легче заманить в ловушку. «Наверное, дело в том, — решила она, — что я и сама не свободна от этого порока, только до сих пор не отдавала себе в этом отчета».
Тут она невольно усмехнулась. «Хоть повадки наши грубы, враг об нас сломает зубы», — вспомнилось ей. Нескладная поговорка, но достаточно красноречивая. «Уж я-то о тебя не сломаю зубы, — подумала Мара, — я съем тебя с потрохами, Кевин из Занна. Я возьму твою свободную душу голыми руками и привяжу к себе посильнее, чем твое бренное тело». Тут усмешка сменилась сдавленными всхлипываниями, по щекам покатились слезы, плечи содрогнулись от рыданий. Мара обхватила себя руками, чтобы унять озноб. Она вынуждена была в третий раз пройти по внутреннему кругу медитации. Такое приключилось с ней впервые в жизни. Пробормотав «Будь он проклят!», властительница позвала служанок и велела приготовить ванну.
Как и прошлым вечером, мидкемийца привели на закате. Открытые окна не спасали от жары, однако Кевин держался еще более непринужденно, чем вчера. Его пальцы все так же теребили шелковую бахрому; ни один благовоспитанный цурани не позволил бы себе подобной распущенности. Мара сочла, что он делает это непроизвольно. Но, по-видимому, до варвара все-таки дошло, что ему подарили жизнь, и он постоянно старался поймать взгляд властительницы.
Этот загадочный и по-своему красивый невольник перевернул ее привычные убеждения и заставил отказаться от некоторых «вечных» истин. У нее было достаточно времени, чтобы разобраться в своих впечатлениях и чувствах. Дважды в течение дня она с большим трудом преодолела искушение отправить мидкемийца на виселицу, но рассудок подсказывал, что она и сама не без греха. А вывод был прост: не все очевидное бесспорно.
Теперь ей не давал покоя один замысел: сыграть с чужаком в этакую домашнюю версию Большой Игры. Он сам бросил ей вызов, когда навязал свои правила. «Тем лучше, — думала Мара, — будем играть по твоим правилам, но у тебя нет шансов». Она не смогла бы объяснить, почему ей так важно победить дерзкого раба, однако это стремление было едва ли не сильнее, чем жажда победы над династией Минванаби. Властительница намеревалась полностью подчинить Кевина своей воле, чтобы он ничем не выделялся из прочей челяди.
Кевин сидел перед ней уже десять минут и терпеливо ожидал, пока она закончит просматривать счета. Наконец Мара сделала первый ход:
— Не хочешь ли выпить прохладительного шербета? Беседа будет долгой.
Мидкемиец, уже привыкший читать между строк, сразу понял, что эта фраза не означает примирения, и молча покачал головой. Выждав еще некоторое время, Мара спросила:
— Может ли раб в твоей стране обрести свободу?
Кевин скривил губы и досадливо щелкнул пальцами по бахроме. Шелковые шнурки разлетелись веером.
— В Королевстве — нет, потому что в рабство продают только закоренелых преступников, осужденных к пожизненному заключению. Зато в Кеше и в Квеге раб может заслужить свободу беспорочной службой. Есть и еще один путь: сбежать от хозяина и перейти через границу. Такое случается.
Мара не спускала взгляда с его рук. Раз за разом то один палец, то другой поддевал снизу бахрому; его чувства можно было читать как раскрытую книгу. Такое неумение владеть собой отвлекало госпожу, но она старалась не отступать от намеченной темы.
— Не хочешь ли ты сказать, что за границей беглый раб может разбогатеть и жить среди свободных граждан?
— Так и есть. — Кевин расположился поудобнее и приготовился кое-что добавить, но Мара его опередила.
— Значит, будь у тебя возможность перебраться через Бездну, ты бы вернул себе прежнее положение, честь и титул?
— Только ли это, госпожа, — снисходительно улыбнулся Кевин. — Меня бы еще представили к награде за побег из вражеского плена, за готовность снова отправиться на войну, за то, что другие пленные, прослышав обо мне, окрепнут духом и тоже попытаются спастись из неволи. У меня на родине считается, что это долг каждого плененного… солдата — вырваться на свободу.
У властительницы поползли вверх брови. Услышанное опять шло вразрез с ее понятиями о чести, верности и высоких устремлениях. Похоже, раб не кривил душой. Теперь его земляки не казались ей взбалмошными или глупыми; просто они жили по другим законам. Если в их глазах непокорность выглядела доблестью, то в поведении Кевина прослеживался некий смысл. Подать пример мужества остальным — это понятно, у воинов-цурани это возведено в идеал. Но пережить позор и унижение… а потом снова выйти на поле боя… Такое просто не укладывалось в голове.
Поднеся к губам бокал освежающего напитка, Мара сделала паузу, чтобы осмыслить эти сведения. Получается, что высокородный мидкемиец, во-первых, не может поднять руку на женщину, а во-вторых, попав в плен, вовсе не покрывает себя позором. Мало этого: рабу не возбраняется жаждать свободы. Но что может быть позорнее рабства? Кто стал рабом, тот при жизни потерял душу; какие же небесные кары ожидают пленника? Кевин с самого начала держался как свободный человек; он считал себя не рабом, а военнопленным. Мара поправила складки платья, чтобы скрыть недоумение. На Келеване такие рассуждения граничили с богохульством.