Слуга Империи - Страница 92

У Мары перехватило дыхание при виде доспехов, надетых на ее дитя. Миниатюрный меч висел у мальчика на боку, шлем он снял в знак приветствия. А уж осанка… ни дать ни взять — настоящий маленький воин Акомы! За эти годы ее чадо стало чуть ли не вдвое выше ростом.

Айяки завершил хорошо отрепетированный поклон, каким почтительный сын должен встречать свою мать после долгой разлуки, и его детский дискант разнесся над рядами безмолвных воинов:

— Добро пожаловать, властительница Акомы. Мы славим милость добрых богов, даровавших нам твое благополучное возвращение.

Маре изменила выдержка. Она упала на колени перед сыном, и руки мальчика порывисто обвились вокруг ее шеи.

— Я так скучал по тебе, мамочка! — шепнул он ей на ухо.

Слезы набежали на глаза властительницы, но ее голос не дрогнул, когда она ответила:

— И я тоже по тебе скучала, мой солдатик. Так скучала, что ты и не поверишь!

Стоявшая рядом с поджатыми губами Накойя лишь на несколько мгновений позволила матери и сыну это неуместное проявление чувств на глазах у всех, а затем, выразительно кашлянув, сообщила:

— Весь дом Акома ожидает возможности приветствовать свою хозяйку. Весть о твоем триумфальном возвращении так нас обрадовала, что в ознаменование победы были воздвигнуты эти молитвенные врата. Мы надеемся, госпожа, ты будешь довольна.

Подняв голову, Мара обвела взглядом великолепные резные и расписные панели, образующие облицовку арки; на каждой из них был изображен какой-нибудь из покровительствующих людям богов. Маре показалось, что Чококан, Добрый бог, с улыбкой смотрит прямо ей в глаза; Хантукама, Податель здоровья, простирает руки, благословляя ее армию, а Джуран Справедливый взирает вниз с верхнего свода арки, словно напутствует тех, кто проходит под ней. И мудрая Лашима, служению которой Мара некогда стремилась посвятить свою жизнь, согревает ее ласковым взором. Художники потрудились превосходно. Однако божественные образы недолго приковывали к себе внимание Мары. Она жадно всматривалась в знакомые лица слуг и солдат, советников и друзей, а потом обернулась назад, на Кевина, который ответил ей своей широкой варварской улыбкой.

Растворяясь в счастливом изумлении, она дала первой советнице ответ, которого та ожидала:

— Да, Накойя, я довольна, — и, еще раз крепко обняв сына, добавила:

— Так давайте же войдем в дом моих предков.

***

Настал вечер. Несмотря на усталость после долгого пути, душа Мары ликовала.

Ее родовая усадьба была украшена для всеобщего празднества. Цветные фонарики свешивались с деревьев в садах; яркие флаги обрамляли крыльцо главного входа. Во дворах, галереях и залах трепетали огни свечей. Гирлянды крошечных бубенчиков, протянутые от каждой раздвижной перегородки, вызванивали нежные мелодии в благодарность за милость богов, когда кто-либо проходил мимо.

Музыканты — и нанятые в Сулан-Ку специально для этого случая, и пребывающие под постоянным покровительством Акомы — не оставались без дела, и радостную песнь можно было слышать в самых дальних уголках усадьбы. В пляс пускались все — свободные работники, гости, советники; триумф Акомы был триумфом каждого из них. Улыбались девушки, подававшие угощения победоносным солдатам, а те рассказывали им разные истории о войне в пустыне. Строго придерживаясь цуранских обычаев, воины весьма скупо повествовали о своих собственных подвигах, но зато бурно нахваливали товарищей по оружию. Все как один превозносили дерзкую тактику, которая позволила обратить неминуемое поражение в блестящую победу. На поле боя их госпожа сотворила то же, что в Игре Совета: рискнула прибегнуть к новшествам и достигла намеченной цели.

Лицо самой Мары светилось счастьем, и Кевин с легкой улыбкой наблюдал за ней, заняв свое место подле властительницы. По правую руку от матери в позе бывалого солдата стоял Айяки, исполненный решимости не покидать этого поста до конца празднества, хотя у него уже слипались веки. В отсутствие армии он был назначен «защитником дома». При том, что настоящие воинские приказы отдавал Кейок, мальчик воспринял свое назначение всерьез и проявлял такую верность долгу, которая не раз поражала взрослых. Он неизменно являлся к каждой смене караула и ревностно наблюдал за тем, как она происходит. В этом он был подобен своему отцу. Что бы ни говорили люди о властителе Бантокапи, никто не мог упрекнуть его в пренебрежении воинским долгом или в недостатке храбрости.

Но в конце концов, утомленный волнениями дня, мальчик задремал, положив голову на материнское плечо.

Кевин, так и не научившийся смиренно дожидаться, пока к нему обратятся, взял на себя смелость спросить:

— Отнести мальчика в постель?

Мара погладила сына по щеке и покачала головой:

— Пусть остается.

Счастье сделало ее чуткой к желаниям других, и она предложила:

— Пойди повидаться со своими соотечественниками. Можешь побыть у них допоздна.

Кевин подавил улыбку, перешагнув через нагромождение роскошных подушек, и молча поклонился. Во время долгого перехода из Дустари Маре нечасто выпадала возможность насладиться уединением со своим рабом-телохранителем. В отличие от огромного командного шатра, разделенного на множество комнатушек, битком набитая купеческая галера, на которой они пересекли Море Крови и поднялись вверх по реке Гагаджин, оказалась совсем не приспособленной для интимных встреч. И, как ни хотелось Кевину навестить друзей-мидкемийцев, больше всего другого жаждал он наступления момента, когда можно будет вернуться к Маре.